Слушай меня.
Ты приезжаешь в незнакомый город.
Ты больше не человек, от тебя остались только кусочки пепла - такие пыльные и мягкие, которые растворяются на пальцах, перетираются между подушечками.
Ты не можешь больше писать - ни драмы, ни юмор, ни романтику. Ты не помнишь, что такое любовь.
И приезжая в незнакомый город, ты не освобождаешь себя, а наоборот, еще больше теряешься, потому что в своем родном месте ты держишься за что-то, точнее, тебя держат. А тут ты окончательно рассыпаешься, валишься с постамента, тебя разносит ветром, уносит солеными вихрями вверх, между проводами, ты забиваешься в щели между черепицами на крышах, оседаешь на листьях герани на клумбах, клубишься светло-розовым песком в свете фонарей, развешенных на Рождество, которые до сих пор не сняли - такое бывает.
Что видит пыль в щелях между черепицами? Вряд ли она видит людей, но зато она не пропускает ни одного заката.
Ты чувствуешь, что разлетаешься, и не можешь поймать себя - рук больше нет, они тоже рассыпаются эфемерной пылью, и от тебя остается один страх. Иногда по ночам бывает такое. Ты так и не научишься ложиться вовремя, чтобы мысли оставались в затылке до лучших времен.
Ты приезжаешь в незнакомый город и находишь кофейню и покупаешь там кофе, тебя не узнают, ты не знаешь, где ближайший парк, ты просто скитаешься по улицам, и никто не замечает твоей немой паники.
Ты не можешь подпустить никого к себе, потому что чужие руки очень холодные. Самый страшный кошмар - это оказаться на чужой планете, с другим составом кислорода и другим понятием гравитации, и внезапно ты обнаруживаешь, что эта чужая планета - вокруг себя.
Нет.
Эта планета нормальная. Ты чужой.
Тебя слегка тошнит.
Ты не знаешь, что делать. Этот город - твой. Ты приезжаешь в свой город, думая, что это Дублин, которого ты никогда не видел, но это Осло или Стокгольм или Гамбург, они все так похожи, у них такие одинаковые широкие улицы, такие одинаковые улыбчивые люди...
Такие одинаковые двойные стандарты и искренние старания полюбить все вокруг себя, и тебя в том числе, и ты пытаешься уклониться от этого, бежишь от них, стараешься убежать от их любви и внезапно срываешься и летишь.
А потом начинаешь все заново. Ужасно чужой. В своей. Гребаной. Квартире.
Эй, ты только не умирай, не убивай себя, это пройдет, говорю тебе - мы поедем на море. Да? Поехали на море? Соль покроет все тело от головы до пяток, и ты обо всем забудешь, будем смотреть на тех безумцев, которые прыгают с сумасшедшей высоты на резинке. В глубине души ты хочешь прыгнуть так же: с сумасшедшей высоты. На полной скорости встретить море лицом, почти коснуться его; а потом тебя относит обратно, на ту же высоту, и ты встречаешь лицом небо. Жаль, что все это такое краткосрочное и не может длиться больше мгновения, и это совершенно не спасет. Мы будем стоять на берегу моря, и ты будешь в порядке, но сколько это будет длиться? Два часа? День? Две недели?
Я постоянно пытаюсь увлечь тебя этими аргументами: ты только не умирай, подожди, там что-нибудь произойдет, подожди, давай еще посмотрим. Но ничего не происходит, и я знаю, что я испытываю твое терпение, от этого я нервничаю и боюсь, потому что... ничего не происходит, и... ну, все меньше причин ждать. Ответы никто не даст, их просто нет, Фауст не нашел ответ, и ты не найдешь. Нет, тебя, конечно, не размажет по стенам - было бы что размазывать.
Я знаю, у тебя заканчивается терпение, и, чтобы как-то тебя отвлечь, я открываю тебе Европу, и ты ходишь-ходишь-ходишь по одинаковым городам, но черт возьми, скоро они кончатся, и что мы будем делать тогда?